Леонид Андреев - Страница 9

Приехав в Арзамас под надзор полиции, я застал его в конце работы по собиранию источников. Этот человек, истощенный каторжным трудом и несчастиями, был первым арзамасцем, который решился познакомиться со мной, - мудрое арзамасское начальство, строжайше запретив земским и другим служащим людям посещать меня, учредило, на страх им, полицейский пост прямо под окнами моей квартиры.

Отец Феодор пришел ко мне вечером, под проливным дождем, весь - с головы до ног - мокрый, испачканный глиной, в тяжелых мужицких сапогах, сером подряснике и выцветшей шляпе - она до того размокла, что сделалась похожей на кусок грязи. Крепко сжав руку мою мозолистой и жесткой ладонью землекопа, он сказал угрюмым баском:

- Это вы - нераскаянный грешник, коего сунули нам исправления вашего ради? Вот мы вас исправим! Чаем угостить можете?

В седой бородке спрятано сухонькое личико аскета, из глубоких глазниц кротко сияет улыбка умных глаз.

- Прямо из леса зашел. Нет ли чего - переодеться мне?

Я уже много слышал о нем, знал, что сын его - политический эмигрант, одна дочь сидит в тюрьме "за политику", другая усиленно готовится попасть туда же; знал, что он затратил все свои средства на поиски воды, заложил дом, живет как нищий, сам копает канавы в лесу, забивая их глиной, а когда сил у него не хватало - Христа ради просил окрестных мужиков помочь ему. Они - помогали, а городской обыватель, скептически следя за работой "чудака"-попа, пальцем о палец не ударил в помощь ему.

Вот с этим человеком Л.Андреев и встретился у меня.

Октябрь, сухой холодный день, дул ветер, по улице летели какие-то бумажки, птичьи перья, облупки лука. Пыль скреблась в стекла окон, с поля на город двигалась огромная дождевая туча. В комнату к нам неожиданно вошел отец Феодор, протирая запыленные глаза, лохматый, сердитый, ругая вора, укравшего у него саквояж и зонт, губернатора, который не хочет понять, что водопровод полезнее кредитного общества, - Леонид широко открыл глаза и шепнул мне:

- Это что?

Через час, за самоваром, он, буквально разинув рот, слушал, как протоиерей нелепого города Арзамаса, пристукивая кулаком по столу, порицал гностиков за то, что они боролись с демократизмом церкви, стремясь сделать учение о богопознании недоступным разуму народа.

- Еретики эти считали себя высшего познания искателями, аристократами духа, - а не народ ли, в лице мудрейших водителей своих, суть воплощение мудрости божией и духа его?

"Докеты", "офиты", "плерома", "Карпократ" - гудел отец Феодор, а Леонид, толкая меня локтем, шептал:

- Вот олицетворенный ужас арзамасский!

Но вскоре он уже размахивал рукою пред лицом отца Феодора, доказывая ему бессилие мысли, а священник, встряхивая бородой, возражал:

- Не мысль бессильна, а неверие.

- Оно является сущностью мысли...

- Софизмы сочиняете, господин писатель...

По стеклам окон хлещет дождь, на столе курлыкает самовар, старый и малый ворошат древнюю мудрость, а со стены вдумчиво смотрит на них Лев Толстой с палочкой в руке - великий странник мира сего. Ниспровергнув все, что успели, мы разошлись по комнатам далеко за полночь, я уже лег в постель с книгой в руках, но в дверь постучали, и явился Леонид, встрепанный, возбужденный, с расстегнутым воротом рубахи, сел на постель ко мне и заговорил, восхищаясь:

- Вот так поп! Как он меня обнаружил, а?

И вдруг на глазах у него сверкнули слезы.

- Счастлив ты, Алексей, черт тебя возьми! Всегда около тебя какие-то удивительно интересные люди, а я - одинок... или же вокруг меня толкутся...

Он махнул рукою. Я стал рассказывать ему о жизни отца Феодора, о том, как он искал воду, о написанной им "Истории Ветхого Завета", рукопись которой у него отобрана по постановлению синода, о книге "Любовь - закон жизни", тоже запрещенной духовной цензурой. В этой книге отец Феодор доказывал цитатами из Пушкина, Гюго и других поэтов, что чувство любви человека к человеку является основой бытия и развития мира, что оно столь же могущественно, как закон всеобщего притяжения, и во всем подобно ему.

- Да, - задумчиво говорил Леонид, - надо мне поучиться кое-чему, а то стыдно перед попом...

Снова постучали в дверь - вошел отец Феодор, запахивая подрясник, босый, печальный.

- Не спите? А я того... пришел! Слышу - говорят, пойду, мол, извинюсь! Покричал я на вас резковато, молодые люди, так вы не обижайтесь. Лег, подумал про вас - хорошие человеки, ну, решил, что я напрасно горячился. Вот - пришел - простите! Иду спать...

Забрались оба на постель ко мне, и снова началась бесконечная беседа о жизни. Леонид - хохотал и умилялся:

- Нет, какова наша Россия?.. "Позвольте - мы еще не решили вопроса о бытии бога, а вы обедать зовете!" Это же - не Белинский говорит, это - вся Русь говорит Европе, ибо Европа, в сущности, зовет нас обедать, сытно есть, - не более того!

А отец Феодор, кутая подрясником тонкие, костяные ноги, улыбаясь, возражал:

- Однако Европа все ж таки мать крестная нам, - не забудьте! Без Вольтеров ее и без ее ученых - мы бы с вами не состязались в знаниях философических, а безмолвно блины кушали бы - и только всего!

На рассвете отец Феодор простился и часа через два уже исчез хлопотать о водопроводе арзамасском, а Леонид, проспав до вечера, вечером говорил мне:

- Ты подумай - кому, для чего нужно, чтоб в тухлом каком-то городе жил умница поп, энергичный и интересный? И почему именно поп - умница в этом городе, а? Какая ерунда! Знаешь - жить можно только в Москве, - уезжай отсюда. Скверно тут - дождь, грязь... - И тотчас же стал собираться домой...

На вокзале он сказал: